— Я капитан Смит! Не стреляйте! Мы сдаемся! — Никогда в жизни офицер не чувствовал себя так паршиво. Даже если в живых останется, о карьере можно забыть, теперь всю оставшуюся жизнь над ним станут глумиться, а он сам будет испытывать жгучий стыд…
Их всех обезоружили, тщательно обыскали, охлопывая рукава и заставляя снимать сапоги и ботинки. Подглядели, откуда американские солдаты выхватывали гранаты и пистолеты. Затем всех согнали в лощину скальника под пулеметные стволы бронепоезда.
Офицеров отвели в сторону от солдат. Смит мрачно посмотрел на Тенделла, который баюкал перевязанную правую руку, ободряюще на Радклиффа, который тихо шептал молитву. К ним подошел офицер в полушубке — Смит сразу вспомнил его, видел в Слюдянке, когда этот казак выставил ставку во время «бокса» чуть ли не в три сотни золотом.
— Вахмистр! Трех казаков под берег, пусть посмотрят, может, кто из американцев попрятался в снегу! — Офицер отдал команду, и бородатые казаки тут же кинулись ее исполнять, прыгнув вниз с насыпи.
Смит мучительно соображал — ранее этот казак имел на погонах по четыре звездочки капитана, так он перевел казачье звание на свой лад, ибо выговорить его был не в силах. А сейчас на погоне две звездочки подпоручика, или второго лейтенанта, плюс эмблема, отдаленно похожая на корону. За что же его из капитанов разжаловали?
— Что ж вы так подло нападаете, господин хороший? — Вопрос казака перевел морской офицер с погонами русского подполковника.
— Я получил приказ! И к тому же вы увели у нас вагоны…
— Не увели, а предупредили, капитан. Этим оружием вы хотели захватить туннели. Да полноте! Вы это прекрасно знаете, и мы знаем. И даже некие документы имеем, — казак говорил серьезно, но глаза смеялись. — А иначе как бы мы подготовили вам такую теплую встречу…
Смит пожал плечами — а что говорить прикажете? Этот казак насквозь все видит, все его хитрости. Морроу идиот, что кинулся выполнять приказ лягушатника Жанена. И он тоже идиот, что так глупо в западню залез…
— Ваше благородие! Ховался там один, выволокли!
Дюжие казаки крепко держали залепленного снегом рядового Мобельза — тот трясся от ужаса и, улучив момент, упал перед казаком на колени.
— Помилуйте, ваше высокоблагородие, силком повели!
— Ого! Как складно мериканец по-нашенски гутарит. Жаль, расстрелять придется. Вот ежели бы русский был, то в живых бы остался. Вахмистр! Этого к остальным, под пулеметы!
— Не американец я! — во весь голос взвыл солдат. — Сапожник я! В Америку из России приехал, из Могилева!
— Считай, щас себя из могилы вытащил. Этого в сторону, пущай живет! Как зовут-то, паря?
— Изя…
— Еврейчик? Ну и удачлив ты. Еще евреи русские есть?
Не успел вопрос казака отзвучать в воздухе, как из толпы пленных солдат выскочили все три русских эмигранта, на ходу выкрикивая совершенно иные для капитана Смита имена.
— Я Мося Рибев из Ковно…
— А я Петр Гершельман, прибыл-таки из Москвы…
— Меня зовут Хаим Флейшман, я в Америку приехал из Бердичева…
И тут, к великому изумлению американцев, из толпы солдат вылез второй сержант Лари Мак Коннор и на ужасном русском произнес:
— Я есть имя русское Иван Макарон, я есть папа кабак Харбин…
— С такой испитой красной рожей и фамилией вы, милейший, можете быть только шотландцем. Идите обратно, не примазывайтесь к иудеям, — английский моряка был превосходен, но вот добавленные русские слова Смит не понял, зато казак сделал свой вывод.
— Шагай обратно, дядя. Самозванцы нам не нужны, а то мы тебе враз полное обрезание по обряду сделаем! — дружный хохот русских разорвал воздух, меленько подхихикивали им «эмигранты», лишь американцам было не до смеха, солдаты уже поняли, что их ждет. Но не дергались — пока до русских добежишь, из пулеметов бронепоезда всех положат.
— Евреи, кои честно работают, не за гешефт, не могут быть жидами. Те твари комиссары, большевики и чекисты! А простые евреи пусть живут, плодятся и трудятся! У нас в Чите их много, даже в войсках у атамана служат! И вы идите в сторону, господа! Вы офицеры, а потому даруем вам жизнь!
Смит понял, что ждет его солдат, собрал все свое мужество, выдохнул воздух и сделал шаг вперед:
— Я разделю участь своих солдат, сэр. Но замечу вам, что вы поступаете против обычаев войны!
— А подло нападать — это как прикажете понимать?
Смит пожал плечами и на деревянных ногах, но с гордо поднятой головой, подошел к солдатам и встал рядом с ними. Рядом с ним молча встали смертельно бледные Радклифф и Тенделл, он им крепко пожал руки — они показали себя настоящими джентльменами. И стал на себе застегивать воротник куртки, негоже показывать русским расхлябанность офицера в такой важный момент. А за спиной послышались молитвы и ругань, а также шепот:
— Уходите отсюда, господа, они же вам жизнь оставляют…
Смит только хмыкнул на эти слова, таким не понять, что смерть зачастую лучше бесчестия…
— Господа! Вы нас неправильно поняли! — голос моряка был преисполнен теплоты и любезности. — Никто не собирался вас расстреливать. Посмотрите на своих раненых, они все перевязаны нашими врачами и лежат уже в вагонах. Там вас всех ждет легкая закуска, вы ведь не завтракали. Так, господа?
Дружный гул облегчения разнесся в воздухе, лица у всех порозовели, от сердца отлегло. Броневая дверь с лязгом хлопнула, и казаки выставили три очень больших прозрачных бутыли, размером с ведро, в которых плескалась знакомая для всех заокеанских солдат мутная жидкость. Следом на снег вылетела связка жестяных кружек.